Неточные совпадения
«Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились
из лодки; ее волосы касались воды; минута
была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за
горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны.
Чичиков уверил ее, что не завезет, и Коробочка, успокоившись, уже стала рассматривать все, что
было во дворе ее; вперила глаза на ключницу, выносившую
из кладовой деревянную побратиму [Побратима — «шарообразный сосуд деревянный, с узким
горлом; кладут мед, варенье».
Самгин свернул в переулок, скупо освещенный двумя фонарями; ветер толкал в спину, от пыли во рту и
горле было сухо, он решил зайти в ресторан,
выпить пива, посидеть среди простых людей. Вдруг,
из какой-то дыры в заборе, шагнула на панель маленькая женщина в темном платочке и тихонько попросила...
Самгин
был уверен, что настроением Безбедова живут сотни тысяч людей — более умных, чем этот голубятник, и нарочно,
из антипатии к нему, для того, чтоб еще раз убедиться в его глупости, стал расспрашивать его: что же он думает? Но Безбедов побагровел, лицо его вспухло, белые глаза свирепо выкатились; встряхивая головой, растирая ладонью
горло, он спросил...
Слушая то Софью Васильевну, то Колосова, Нехлюдов видел, во-первых, что ни Софье Васильевне ни Колосову нет никакого дела ни до драмы ни друг до друга, а что если они говорят, то только для удовлетворения физиологической потребности после еды пошевелить мускулами языка и
горла; во-вторых, то, что Колосов,
выпив водки, вина, ликера,
был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе
из вина привычку.
На нем
был новый тонкий армяк
из серого сукна с плисовым воротником, от которого резко отделялся край алой рубахи, плотно застегнутой вокруг
горла.
Сама соседка
была злая баба, с постоянной хрипотой злобы в
горле, притеснительное и сварливое существо;
из дочерей одна — Вера, ничем не отличалась от обыкновенных уездных барышень, другая — Софья, я в Софью влюбился.
Дверь тихонько растворилась, и я увидал женщину лет двадцати, высокую и стройную, с цыганским смуглым лицом, изжелта-карими глазами и черною как смоль косою; большие белые зубы так и сверкали из-под полных и красных губ. На ней
было белое платье; голубая шаль, заколотая у самого
горла золотой булавкой, прикрывала до половины ее тонкие, породистые руки. Она шагнула раза два с застенчивой неловкостью дикарки, остановилась и потупилась.
Единственный лакей, которого мы брали
из Малиновца,
был по
горло занят и беспрерывно шмыгал, с посудой, ножами и проч.,
из кухни в дом и обратно.
В одну
из ночей, в самый пароксизм запоя, страшный, удручающий гвалт, наполнявший дом, вдруг сменился гробовою тишиной. Внезапно наступившее молчание пробудило дремавшую около ее постели прислугу; но
было уже поздно: «веселая барышня» в луже крови лежала с перерезанным
горлом.
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа
были увеличены еще пришедшими
из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь
из молодых козаков. То вдруг один
из толпы вместо колядки отпускал щедровку [Щедровки — песенки, распевавшиеся молодежью в канун Нового года.] и ревел во все
горло...
Глядь — в самом деле простая масть. Что за дьявольщина! Пришлось в другой раз
быть дурнем, и чертаньё пошло снова драть
горло: «Дурень, дурень!» — так, что стол дрожал и карты прыгали по столу. Дед разгорячился; сдал в последний раз. Опять идет ладно. Ведьма опять пятерик; дед покрыл и набрал
из колоды полную руку козырей.
Характерный случай выдался в Суслоне. Это
была отчаянная вылазка со стороны Прохорова, именно напасть на врага в его собственном владении. Трудно сказать, какой тут
был расчет, но все произошло настолько неожиданно, что даже Галактион смутился. Одно
из двух: или Прохоров получил откуда-нибудь неожиданное подкрепление, или в отчаянии хотел погибнуть в рукопашной свалке. Важно
было уже то, что Прохоров и К° появились в самом «
горле», как выражались кабатчики.
У волости уже ждали писаря несколько мужиков и стояла запряженная крестьянская телега. Волостных дел в Суслоне
было по
горло. Писарь принимал всегда важный вид, когда подходил к волости, точно полководец на поле сражения. Мужиков он держал в ежовых рукавицах, и даже Ермилыч проникался к нему невольным страхом, когда завертывал в волость по какому-нибудь делу. Когда писарь входил в волость,
из темной донеслось старческое пение...
Я зачерпнул
из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к
горлу. По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не
было слышно.
Вот еще строки
из Полякова: «Очень нехороша
была также и местная солонина; она готовилась
из мяса казенных быков, истощенных работой на плохих и трудных дорогах и убитых нередко накануне погибели, если им не перерезывалось
горло полуиздохшим».
В тот вечер, о котором зашла у нас речь, обитатели калитинского дома (старшему
из них, жениху Леночки,
было всего двадцать четыре года) занимались немногосложной, но, судя по их дружному хохотанью, весьма для них забавной игрой: они бегали по комнатам и ловили друг друга: собаки тоже бегали и лаяли, и висевшие в клетках перед окнами канарейки наперерыв драли
горло, усиливая всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья.
Работы у «убитых коломенок»
было по
горло. Мужики вытаскивали
из воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы работали с песнями, точно на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и работали везде рядом, как привыкли на фабрике.
В зале тетушка разливала чай, няня позвала меня туда, но я не хотел отойти ни на шаг от матери, и отец, боясь, чтобы я не расплакался, если станут принуждать меня, сам принес мне чаю и постный крендель, точно такой, какие присылали нам в Уфу
из Багрова; мы с сестрой (да и все) очень их любили, но теперь крендель не пошел мне в
горло, и, чтоб не принуждали меня
есть, я спрятал его под огромный пуховик, на котором лежала мать.
— Слушаю-с, — отвечал тот и только что еще вышел
из гостиной, как сейчас же, залпом, довольно горячий пунш влил себе в
горло, но этот прием, должно
быть, его сильно озадачил, потому что, не дойдя до кухни, он остановился в углу в коридоре и несколько минут стоял, понурив голову, и только все плевал по сторонам.
На ней теперь
было надето платье
из голубого альпага, отделанное дорогими кружевами; красиво собранные рюши
были схвачены под
горлом бирюзовой брошью.
— Бон-да-рен-ко! — крикнул из-за стены полковой командир, и звук его огромного голоса сразу наполнил все закоулки дома и, казалось, заколебал тонкие перегородки передней. Он никогда не употреблял в дело звонка, полагаясь на свое необыкновенное
горло. — Бондаренко! Кто там
есть еще? Проси.
Еще долго не выходил он
из своей засады. Остаток бала тянулся, казалось, бесконечно. Ночь холодела и сырела. Духовая музыка надоела; турецкий барабан стучал по голове с раздражающей ритмичностью. Круглые стеклянные фонари светили тусклее. Висячие гирлянды
из дубовых и липовых веток опустили беспомощно свои листья, и от них шел нежный, горьковатый аромат увядания. Александрову очень хотелось
пить, и у него пересохло в
горле.
Чтобы не
быть узнанным, он сошел с танцевального круга и пробрался вдоль низенького забора, за которым стояли бесплатные созерцатели роскошного бала, стараясь стать против того места, где раньше сидела Юленька. Вскоре вальс окончился. Они прошли на прежнее место. Юленька села. Покорни стоял, согнувшись над нею, как длинный крючок. Он что-то бубнил однообразным и недовольным голосом, как будто бы он шел не
из горла, а
из живота.
Разумеется, приказчики и нам любезно предложили пробу. Некоторые
из нас
выпили и не могли вместить, но"корреспондент"и Очищенный попросили по другой, сказавши:
было бы мокро да в
горле першило! И им не только не отказали в повторении, но отпустили по бутылке высших сортов на дорогу.
Правда, что он уж
был сыт по
горло и даже сам нередко мечтал пуститься в более широкое плавание, но оставалась еще одна какая-то невырубленная пустошонка, и он чувствовал смертельную тоску при одной мысли, что она выскользнет у него
из рук.
Так Мошка и сделал. Половину косушки Мина Праздников
выпил сам, а другую половину почти насильно вылил Мошке в
горло. И когда поздно вечером они возвращались
из парка домой и Мошка совсем без пути орал, то Мина, усмотрев в лице Ошмянского укоризненное выражение, объяснил...
Он немедленно последовал; со второго слова майор заорал во все
горло, даже с каким-то визгом на этот раз: очень уже он
был разбешен.
Из окон нам видно
было, как он бегал по фрунту, бросался, допрашивал. Впрочем, вопросов его, равно как и арестантских ответов, нам за дальностью места не
было слышно. Только и расслышали мы, как он визгливо кричал...
Даже длинный американец, с сухим лицом и рыжей бородой в виде лопатки, человек в очень потертом клетчатом костюме, на высохшем и морщинистом лице которого никогда не видно
было даже подобия улыбки, теперь делал какие-то невероятные гримасы, как будто хватил нечаянно уксусу, и
из его
горла вылетало что-то такое, как будто он сильно заикался.
Передонов испугался. Нож выпал
из его рук. Володин все блеял и старался схватиться руками за
горло. Видно
было, что он смертельно испуган, слабеет и не доносит рук до
горла. Вдруг он помертвел и повалился на Передонова. Прерывистый раздался визг, — точно он захлебнулся, — и стих. Завизжал в ужасе и Передонов, а за ним Варвара.
— Пробовал, ей-Богу, — возразил Шубин и вдруг осклабился и просветлел, — да невкусно, брат, в
горло не лезет, и голова потом, как барабан. Сам великий Лущихин — Харлампий Лущихин, первая московская, а по другим, великороссийская воронка, объявил, что
из меня проку не
будет. Мне, по его словам, бутылка ничего не говорит.
Горницы брагинского дома огласились пьяными криками, смехом и неприличными восклицаниями. Татьяна Власьевна хлопотала в кухне с закусками. Нюша совалась с бутылками неоткупоренного вина. Зотушка накрывал в горнице столы и вместе с Маланьей уставлял их снедями и брашно; Дуня вынимала
из стеклянного шкафа праздничную чайную посуду. Словом, всем работы
было по
горло, и брагинский дом теперь походил на муравьиную кучу, которую разворачивают палкой.
На перекатах реки, в которой водятся налимы, загораживаются язы, то
есть вся ширина реки или только та сторона, которая поглубже, перебивается нетолстыми сплошными кольями, четверти на две торчащими выше водяной поверхности, сквозь которые может свободно течь вода, но не может пройти порядочная рыба; в этой перегородке оставляются ворота или пустое место, в которое вставляется морда [Мордою называется сплетенный
из ивовых прутьев круглый мешок; задний конец его завязывается наглухо, а в переднем, имеющем вид раскрытого кошелька, устраивается
горло наподобие воронки, так что рыбе войти можно свободно, а выйти нельзя.] (или нерот), крепко привязанная посредине к длинной палке: если отверстая ее сторона четыреугольная, то ее можно вставить между кольями очень плотно; если же круглая (что, по-моему, очень дурно), то дыры надобно заткнуть ветками сосны или
ели, а за неименьем их — какими-нибудь прутьями.
Все отказались; тогда Емельян запел сам. Он замахал обеими руками, закивал головой, открыл рот, но
из горла его вырвалось одно только сиплое, беззвучное дыхание. Он
пел руками, головой, глазами и даже шишкой,
пел страстно и с болью, и чем сильнее напрягал грудь, чтобы вырвать у нее хоть одну ноту, тем беззвучнее становилось его дыхание…
В день, когда это случилось, дул сирокко, влажный ветер
из Африки — скверный ветер! — он раздражает нервы, приносит дурные настроения, вот почему два извозчика — Джузеппе Чиротта и Луиджи Мэта — поссорились. Ссора возникла незаметно, нельзя
было понять, кто первый вызвал ее, люди видели только, как Луиджи бросился на грудь Джузеппе, пытаясь схватить его за
горло, а тот, убрав голову в плечи, спрятал свою толстую красную шею и выставил черные крепкие кулаки.
— Нешто мужики — люди? Не люди, а, извините, зверье, шарлатаны. Какая у мужика жизнь? Только
есть да
пить, харчи бы подешевле, да в трактире
горло драть без ума; и ни тебе разговоров хороших, ни обращения, ни формальности, а так — невежа! И сам в грязи, и жена в грязи, и дети в грязи, в чем
был, в том и лег, картошку
из щей тащит прямо пальцами, квас
пьет с тараканом, — хоть бы подул!
Мы на цыпочках прошли в следующую комнату, где сидели два заводских управителя, доктор, становой и еще несколько мелких служащих. На одном столе помещалась батарея бутылок всевозможного вина, а за другим шла игра в карты. Одним словом, по случаю сплава всем работы
было по
горло, о чем красноречиво свидетельствовали раскрасневшиеся лица, блуждающие взгляды и не совсем связные разговоры.
Из опасения разбудить «самого» говорили почтительным полушепотом.
Когда хотели
было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал Бегушеву газету; тот сердито отстранил ее рукой, но граф взял газету и, пробежав ее, воскликнул во все
горло...
Но когда остались вдвоем и попробовали заснуть — Саша на лавке, матрос на полу, — стало совсем плохо: шумел в дожде лес и в жуткой жизни своей казался подстерегающим, полным подкрадывающихся людей; похрипывал
горлом на лавке Колесников, может
быть, умирал уже — и совсем близко вспомнились выстрелы
из темноты, с яркостью галлюцинации прозвучали в ушах.
Гнусный — о, какой гнусный! — смех
был ответом Патрику. Я перестал слушать. Я снова лег, прикрывшись рваной курткой, и стал курить табак, собранный
из окурков в гавани. Он производил крепкое действие — в
горле как будто поворачивалась
пила. Я согревал свой озябший нос, пуская дым через ноздри.
Котел нехотя пошевелился и снова грузно осел, а Никита увидал, что
из толпы рабочих вышел незнакомой походкой отец, лицо у него
было тоже незнакомое, шёл он, сунув одну руку под бороду, держа себя за
горло, а другой щупал воздух, как это делают слепые; старый ткач, припрыгивая вслед за ним, покрикивал...
Ямки втягивались в
горле у девочки при каждом дыхании, жилы надувались, а лицо отливало
из розоватого в легонький лиловатый цвет. Эту расцветку я сразу понял и оценил. Я тут же сообразил, в чем дело, и первый мой диагноз поставил совершенно правильно и, главное, одновременно с акушерками, — они-то
были опытны: «У девочки дифтерийный круп,
горло уже забито пленками и скоро закроется наглухо…»
[Около Москвы плетут нерота круглые, но это неудобно: они неплотно ложатся на дно и вставляются в язы, и дыры надо затыкать лапником, то
есть ветвями
ели] Внутри этой отверстой стороны выплетено,
из прутьев же,
горло в виде воронки, для того чтобы рыбе войти
было удобно, а назад выйти нельзя.
В голосе его, странно глубоком,
было что-то потрясающее, раскинутые руки, длинные, как весла, дрожали, обращены ладонями к людям. Дрожало и его медвежье лицо в косматой бороде, кротовые, слепые глаза темными шариками выкатились
из орбит. Казалось, что невидимая рука вцепилась в
горло ему и душит.
Сергей сел на хозяина, придавил обе его руки коленами и хотел перехватить под руками Катерины Львовны за
горло, но в это же мгновение сам отчаянно вскрикнул. При виде своего обидчика кровавая месть приподняла в Зиновии Борисыче все последние его силы: он страшно рванулся, выдернул из-под Сергеевых колен свои придавленные руки и, вцепившись ими в черные кудри Сергея, как зверь закусил зубами его
горло. Но это
было ненадолго: Зиновий Борисыч тотчас же тяжело застонал и уронил голову.
Венцель блеснул глазами. Звук вылетел
из его
горла и прервался: должно
быть, он хотел ответить мне, но сдержал себя и на этот раз. Он шел рядом со мной, потупив голову, и через несколько шагов, не смотря на меня, сказал...
И снова началось воровство. Каких только хитростей не придумывал я! Бывало, прежде-то по ночам я, богу молясь, себя не чувствовал, а теперь лежу и думаю, как бы лишний рубль в карман загнать, весь в это ушёл, и хоть знаю — многие в ту пору плакали от меня, у многих я кусок
из горла вырвал, и малые дети, может
быть, голодом погибли от жадности моей, — противно и пакостно мне знать это теперь, а и смешно, — уж очень я глуп и жаден
был!
И я о сю пору уверен, что они не лгали, что они
были глубоко уверены в том, что видели в Селивановом лесу убитую бабу в чистом крестьянском уборе с красны шитьем и с перерезанным
горлом,
из которого струилась кровь… Как это могло случиться?
Он рассмотрел, что труп
был в чистом белом сарафане с красным шитьем и… с перерезанным
горлом,
из которого лилась кровь…
— В турецкую кампанию… не помню где… такой же гвалт
был. Гроза, ливень, молнии, пальба залпами
из орудий, пехота бьёт врассыпную… поручик Вяхирев вынул бутылку коньяку, горлышко в губы — буль-буль-буль! А пуля трах по бутылке — вдребезги! Поручик смотрит на
горло бутылки в своей руке и говорит: «Чёрт возьми, они воюют с бутылками!» Хо-хо-хо! А я ему: «Вы ошибаетесь, поручик, турки стреляют по бутылкам, а воюете с бутылками — вы!»